Я гляжу на Москву с седьмого этажа. Третий час ночи, улицы
пусты, иногда появляются редкие машины. Оркестр отыграл положенные
«Дорогие мои москвичи», и ресторанная терраса пустеет. Я сижу у
барьера, в ресторане «Седьмой этаж» гостиницы «Москва», и жду,
когда музыканты закончат собирать инструменты. Сегодня у моего
друга, саксофониста Гриши Каца, день рождения. Гриша с эстрады
машет мне рукой и исполняет для меня кусок из вальса из
итальянского фильма «Под небом Сицилии». Я машу в ответ. Жду и
смотрю на ночную Москву.
Я впервые увидел гостиницу «Москва» сквозь искрящуюся на солнце
воду. Лучи света ломаются в огромной водяной струе, вылетающей
из-под колеса машины, и кажется, что она иллюминирована
разноцветными лампочками.
Впереди нашей машины ползет поливалка, выбрасывающая два
огромных фонтана воды.
1939 год, я еще совсем в щенячьем возрасте, мне шесть лет. Отец
катает меня по Москве на легковом, блестящем черным лаком «газике»
с брезентовым верхом.
Потом брезент откинут, и кажется, что машина становится частью
улицы.
Мы никак не можем обогнать поливалку, потому что слева идет
неторопливый трамвай. Едем медленно, и я внимательно разглядываю
новую московскую достопримечательность — гостиницу «Москва».
Наконец шоферу удается найти крокус экспо отели москвы рядом , и мы едем мимо здания
Совнаркома, мимо выложенной темно-алой плиткой станции метро, где
в нишах стоят фигуры физкультурников.
Над городом висит солнце, все, что я вижу, кажется мне
необыкновенно прекрасным.
* * *.
В те годы гостиницей «Москва» гордились, считали ее украшением
города.
Вспомните фильм Георгия Александрова «Цирк». Любовь Орлова
живет в роскошном номере люкс, окна которого выходят на Красную
площадь и Кремль.
Звучит в номере белый рояль, ветер шевелит легкие занавески, а
за окнами радость строящегося социализма.
А вот коварный американский импресарио пытается сорвать номер
«Полет в стратосферу».
Он угощает нашу наивную героиню лучшими конфетами и тортами.
И делает это в «Птичьем полете», знаменитом кафе на тринадцатом
этаже гостиницы «Москва».
Много лет эта гостиница была символом столицы. Продавались
конфеты в коробках в виде макета гостиницы, парфюмерные наборы, а
в знаменитой кондитерской в Столешниковом переулке на витрине
красовался торт-макет в виде знаменитого отеля.
И даже когда кинооператоры снимали прифронтовую Москву, танки
обязательно шли мимо знаменитой гостиницы, мимо нее шагали полки
ополченцев, ехали конные патрули. «Москва» стала символом военной
Москвы.
* * *.
Во время войны телефоны в квартире работали ужасно. Иногда их
отключали на целые сутки, а иногда на неделю. Это значило, что
номер отдавали очередной воинской части, формировавшейся на
Белорусском вокзале.
Когда отец появлялся дома, ему обязательно давали номер в
гостинице «Москва». В гостинице бесперебойно работали телефоны,
была горячая вода, никогда не выключали электричество. Там селили
крупных военных, приехавших с передовой, работников спецслужб,
появлявшихся в столице между двумя спецкомандировками, командиров
партизанских отрядов, известных военных корреспондентов и
творческий состав фронтовых киногрупп. Они сдавали
продовольственные аттестаты и получали талоны в ресторан.
Ах, ресторан, ресторан. Москвичи, привыкшие к уюту «Националя»,
роскоши «Метрополя» и «Гранд-отеля», презрительно именовали этот
огромный зал конюшней.
Но как его ни называй, в тяжелом сорок втором году в этом
огромном зале, отделанном мрамором, собирались люди, чьи имена
вошли в нашу историю.
Кроме пищи, которая полагалась по талонам, за деньги, причем
немалые, можно было заказать вареную или жареную картошку,
селедочку, горбушу, соленые огурцы, консервированные мясо и
котлеты. И, конечно, водку и ликер.
Я перечислил только то, о чем мне рассказывал писатель
Константин Михайлович Симонов, который частенько в те годы жил в
Москве.
Вся эта услада гортани стоила больших денег, но у фронтовиков
они были. В те годы не приходилось устраивать демонстрации из-за
«боевых», положено — получи.
Конечно, этот оазис жратвы и выпивки манил к себе московских
гулявых людей, в основном артистов вернувшихся в Москву театров.
Но войти в гостиницу без пропуска было невозможно. У дверей
стояли строгие автоматчики из полка НКВД. Но постояльцы гостиницы
могли заказывать пропуска и приглашать своих друзей в ресторан.
Несмотря ни на что, тот, кто захочет погулять, своего добьется,
это я знаю по своему опыту.
* * *.
1944 год принес столице некоторые послабления. Был укорочен
комендантский час, МПВО разрешило содрать с окон бумажные
перекрестия, якобы защищающие людей от осколков стекла при
бомбежках. Были открыты коммерческие рестораны. Там без талонов,
продаттестатов и карточек можно было заказать что угодно.
В меню было несколько сортов рыбы, икра, горячие закуски и
шницели по-министерски. Радовали посетителей и разнообразными
напитками.
Да, в коммерческих ресторанах было много замечательной еды и
выпивки, но стоило это бешеных денег.
Обычный работяга или инженер на свою зарплату мог позволить
себе несколько бутылок пива.
Одной из таких общепитовских дорогих точек стал ресторан в
гостинице «Москва».
Сюда сбегались денежные люди. Кинематографисты, получавшие
большие постановочные за фильм, актеры, выступающие с концертами,
военные корреспонденты и попавшие проездом в столицу
офицеры-фронтовики. И, конечно, вся военная пена столицы:
спекулянты, артельщики, снабженцы, интенданты и ворье.
Часто в ресторан приходили три молодых человека. Хорошо одетые,
холеные дети из номенклатурных семей. С ними за столом всегда
сидели красивые девушки.
Они заказывали скромный, но неплохой стол, пили сухое вино,
танцевали.
Весьма часто в ресторане смолкал оркестр и раздавалась команда:
— Всем оставаться на местах и приготовить документы.
В зал входили сотрудники НКВД и проверяли документы. У троих
молодых людей и их подруг документы были в полном порядке:
паспорта с московской пропиской, студенческие билеты слушателей
последнего курса, бронь-освобождение от призыва в армию до
окончания института.
Проверяющие вежливо козыряли и отходили. По случаю того, что
троица эта появлялась в ресторане достаточно часто, была проведена
оперативная установка, показавшая, что все трое молодых людей из
весьма обеспеченных и облеченных властью семей.
* * *.
Первые два трупа обнаружили в Товарищеском переулке на
Таганке, под аркой двора.
Летчик-подполковник и молодая женщина. Документы офицера и
ночной пропуск лежали на земле. Пистолет находился в застегнутой
кобуре, которая вместе с широким командирским ремнем валялась
рядом. Ни денег, ни часов не было.
У убитой женщины из мочек ушей были вырваны серьги, как потом
выяснилось, похищены дамские золотые часы и кольца.
С летчика сняли американское кожаное пальто на меху, с дамы —
каракулевую шубу и черно-бурую лису, заменявшую в те годы богатым
модницам шарф.
Экспертиза установила, что их сначала оглушили тупым тяжелым
предметом, а после застрелили из маузера калибра 6,35 с редким по
тем временам глушителем. По входным отверстиям можно было
предположить, что стрелял левша.
Через неделю там же, на Таганке, обнаружили еще один труп.
Почерк был тот же. На земле валялись документы, в кармане пиджака
лежал нетронутый пистолет. Исчезли кожаное пальто, часы и деньги.
Убитым оказался физик, доктор наук, работавший вместе с Игорем
Курчатовым по плутониевой программе, которую курировал лично
Лаврентий Берия.
Дело об убийстве было передано в контрразведку. Следствие шло,
а аналогичные убийства совершались в разных районах Москвы.
Когда опергруппа приехала на очередное убийство, то в руке
жертвы нашли намертво зажатую красную повязку с надписью
«комендантский патруль».
В лаборатории удалось получить несколько разных отпечатков
пальцев.
Теперь было понятно, почему вооруженные люди не воспользовались
пистолетом. Комендантский патруль в те годы был обыденностью
московских ночей.
А в апреле комендантский патруль Главной военной комендатуры
Москвы в Сергиевском переулке на Сретенке встретил трех офицеров с
повязками на рукавах. На приказ остановиться и предъявить
документы офицеры открыли огонь и скрылись в проходном дворе.
Конечно, банду в конце концов задержали. Лучшие сыскари
Петровки и Лубянки шли по ее следу, но, как часто бывает, помог
случай.
На первом этаже дома на Грузинской улице жил ушедший по болезни
на пенсию ночной вагоновожатый трамвая.
Много лет он возил по ночной Москве ремонтные бригады и грузы,
потом раненых с Белорусского вокзала, заболел и ушел на покой. В
те былинные годы на пенсию отправляли только немощных, все
остальные вкалывали до последнего вздоха.
Он плохо спал ночью. Просыпался, сидел у окна, подняв
маскировочную штору, и курил.
И несколько раз замечал, как Витька, студент, профессорский
сынок из двенадцатой квартиры, под утро возвращается домой в
офицерской форме.
Ему это показалось странным, и он рассказал об этом зашедшему
выпить чайку участковому.
Лейтенант, не допив стакан, кинулся в отделение.
Установку провели стремительно. Отработав связи, выяснили двух
его друзей, девушек, с которыми они встречаются.
В институте и комсомольской организации о них говорили только
хорошее. Отличники, спортсмены, ведут общественную работу.
Есть только одна слабость: любят джаз, поэтому часто бывают в
коммерческом ресторане гостиницы «Москва», где у них знакомый
джазмен.
Родители — вполне солидные и очень обеспеченные люди.
Через два дня троица студентов с барышнями отправилась в
ресторан «Москва».
Немедленно по квартирам были произведены обыски. Нашли маузер
6,35, самодельный глушитель, офицерскую форму, повязки
комендантского патруля, находящиеся в розыске кожаные пальто и
несколько украшений.
Брали их в «Москве».
Просто вошла группа веселых молодых офицеров с девушками.
Смеясь, прошли мимо стола, где сидели трое студентов, мило
улыбаясь, сунули им в бок стволы, закрутили назад руки и надели
наручники.
При допросах выяснилось, что студенты выбирали жертву,
подходили к ней и требовали показать документы.
Пока один проверял бумаги, второй говорил, что ему надо
позвонить. Шел к автомату, чтобы оказаться за спиной жертв. Потом,
развернувшись, бил по голове куском резиновой трубки, в которую
была залита ртуть.
Третий, левша, добивал жертв. На их счету было семь трупов.
Вещи реализовывали их веселые подруги среди знакомых, чтобы они
не всплывали на рынках и в комиссионках, за что и поехали в
солнечный Коми как соучастники убийц и сбытчики краденого. Ну а
молодых людей расстреляли в Пугачевской башне Бутырской тюрьмы.
* * *.
Я попал в эту гостиницу в пятидесятые годы. Она была городом в
городе.
Вход в «Москву» был свободный, швейцары занимались своим
основным делом, открывали двери перед посетителями.
На втором этаже, за парикмахерской, находился замечательный и
очень недорогой буфет, за ним знаменитая бильярдная.
В буфете можно было частенько увидеть звездную компанию из
актеров — Бориса Андреева, любимца публики Петра Алейникова,
знаменитого Ваню Курского из фильма «Большая жизнь» и новую
звезду, красавца Владимира Дружникова.
Люди специально бежали в буфет, чтобы посмотреть на героев
наших кинолент.
Иногда, выпив, актеры заходили в бильярдную. Им уступали один
из столов, чтобы они могли покатать шарики.
За другими столами играли серьезные люди. Знаменитый игрок
Сулико, Валя Грек, Глеб Ржанов.
Приезжал из Ташкента Давид Самталов, непререкаемый авторитет
среди игроков.
Играли серьезно, на большие деньги. Причем в буфете и
бильярдной сидели люди, ставившие на игру по-крупному.
Подпольный тотализатор держал неприятный, неопределенного
возраста персонаж, которого все знали как Женю Красавчика.
Здесь, в отличие от катранов, игроки приходили без отбойщиков.
Они были просто не нужны, слишком солидные люди катали шары по
зеленому сукну и совсем не простые мужики «держали мазу» на игру.
Я приходил туда поболеть за своего соседа Глеба Ржанова.
Он был старше меня на десять лет. В 1941-м с выпускного вечера
ушел на фронт, был рядовым, сержантом, потом получил лейтенантские
погоны. Он всю войну провел на передовой, но Бог его миловал, не
получил ни одного ранения.
Одних медалей «За отвагу» у него было пять штук, не считая
орденов и медалей за оборону и взятие.
Молодой лейтенант неплохо погулял в поверженной Германии и
освобожденной Австрии.
Он с детства увлекался фотографией, поэтому привез из Германии
прекрасную аппаратуру и стал профессиональным фотографом.
Он работал для московских театров, печатался в журналах,
оформлял выставки. Но главный доход ему шел от игры на бильярде.
Я специально ходил смотреть, как Глеб играет со знаменитыми
игроками, и, конечно, ставил на него. И частенько выигрывал.
Но почему-то бильярдная эта полюбилась самому Василию Сталину.
Обычно его адъютант звонил и сообщал, что генерал едет покатать
шары. Немедленно маркер сообщал об этом игрокам, и те, даже не
закончив партию, уходили.
Но однажды в апреле 1951 года всемогущий генерал приехал туда
без звонка.
Глеб доигрывал партию с сочинским игроком Борей Ялтой. Партия
была серьезная, сумма крупная, ставки в тотализаторе крутые.
Первыми в бильярдную влетели два майора ВВС и потребовали,
чтобы все выкатывали подобру-поздорову.
За ними вошел Василий Сталин.
— Чего вы им мешаете, пусть доигрывают, а я посмотрю.
С большим трудом Глеб выиграл.
— Слушай, — подошел к нему майор из свиты сына вождя, — Василий
Иосифович хочет с тобой сыграть.
— Извините, — развел руками Глеб, — я очень устал.
— Ничего, — попер на него майор, — сгоняешь пару партий, но
проиграешь, иначе пеняй на себя.
— Не буду, — характер у Глеба был железный, а пять медалей «За
отвагу» трусам не давали.
Из кресла поднялся Василий, подошел и сказал улыбаясь:
— Давай сгоняем партию в американку, друг.
Глебу ничего не оставалось, как согласиться.
— Почем играем? — спросил Василий.
— Назначайте.
— По полкуска.
— Состоялось, — Глеб усмехнулся, по такой мелочевке он никогда
не играл.
Пока маркер расставлял шары, к Глебу подошел полный полковник:
— Ты должен проиграть, — скомандовал он.
— Солдатам приказывай.
Разбивал Василий. Следующий удар был Глеба.
Он «с одного кия», как говорят бильярдисты, закончил партию.
— Все, — сказал Глеб и поставил кий на место.
Все молчали. Василий Сталин побагровел и, насупившись, глядел
на Глеба.
— Позвольте получить.
— Ты что, ты что… — офицеры свиты поперли на Глеба.
Он надел пиджак, на котором была прикреплена орденская колодка,
где кроме пяти медалей расположились ленточки четырех орденов,
усмехнулся и пошел к двери.
Выходя, оглянулся и бросил небрежно:
— Не по-игроцки.
В вестибюле его догнал майор из свиты.
— Ты фронтовик, парень боевой, соскочил бы ты из Москвы, наш
хозяин злопамятный, он тебе этого не простит.
Глеб так и сделал. И пока не осядет пена, уехал в Сочи.
* * *.
Ресторан гостиницы «Москва», как я уже писал, мы не любили.
Все ждали, когда наступит пятое мая и откроют кафе «Птичий полет»
на тринадцатом этаже и ресторан на седьмом.
Это было отличное место. Прекрасный летний ресторан с
замечательной кухней и великолепным джазом.
Попасть туда было нелегко, но руководителем оркестра был мой
дружок, саксофонист Гриша Кац, и для нашей компании всегда
находилось свободное место.
Однажды мы пришли на седьмой этаж потанцевать и попить
шампанское. Нас устроили за удобный столик, мы сделали заказ по
нашим скромным средствам и пошли танцевать.
За соседним большим столом веселая компания отмечала день
рождения прелестной молодой дамы.
Где-то около часа ночи к столу подошел запоздавший гость и
преподнес виновнице торжества букет и огромный торт. Вручил и
сразу же ушел.
В нашей компании сидел знаменитый московский человек Боря Месхи
по кличке Бондо. Он не пропустил ни одной хорошенькой женщины.
Боря уже давно поглядывал на «новорожденную» и наконец начал
атаку.
Он подошел к ее столу и, как положено по московскому
ресторанному этикету, попросил у сидящего рядом мужчины разрешения
потанцевать с дамой.
Но человек этот был основательно пьян и забыл о ресторанном
этикете. Он послал Бондо к известной матери.
И сделал это не подумав, так как Боря был одним из знаменитых
московских драчунов.
Он незамедлительно въехал в ухо хаму, и началось!..
Естественно, мы вмешались, в драку полезли мужчины с других
столов…
Раздалась трель милицейского свистка. Гриша схватил меня, Бондо
и наших девочек и затолкал в кухонный лифт.
Мы вместе с грязной посудой скрылись от доблестной столичной
милиции.
А продолжение этой истории я узнал через шесть лет в МУРе.
***.
Всех задержанных доставили в «полтинник» — знаменитое
пятидесятое отделение милиции на Пушкинской улице.
Далее все было по науке. Предъявить документы, вынуть все из
карманов.
У задержанной дамы отобрали сумочку и торт, который она
судорожно прижимала к груди.
— Не беспокойтесь, — сказал дежурный, — мы его аккуратно
поставим, а когда разберемся, вернем вам.
Торт отнесли в комнату угрозыска и аккуратно поставили на сейф.
Пока в дежурной части шел разбор полета, в кабинет угрозыска
зашел задержавшийся на работе начальник отделения подполковник
Бугримов.
— Что за красуля в аквариуме причитает о каком-то торте?
— Да вот он, Иван Федорович, на сейфе стоит.
Бугримов взял торт, поставил его на стол, снял с коробки
крышку, пригляделся.
— А ну посмотри, — сказал он оперу.
— Торт как торт.
— Да нет.
Бугримов вынул из стакана, стоявшего на окне, ложку.
— Товарищ подполковник, эта баба хипеж подымет.
— Ничего, мы ей новый купим, — Бугримов засунул ложку в крем и
вытащил из глубины торта не цукаты, не миндаль, а усыпанный
бриллиантами браслет.
— Звони в МУР, — скомандовал он.
Через полчаса приехал дежурный по МУРу старший опер Сергей
Дерковский.
В торте нашли не только браслет, но и камни, броши. Через час в
отделение доставили заспанного кондитера с необходимыми
инструментами.
Ценности уложили обратно, а кондитер умело замаскировал их
кремом и цукатами.
Все вещи были в розыске, с двух краж и одного квартирного
грабежа.
Даме вернули торт. Она вышла из отделения и подняла руку.
Немедленно рядом остановилось такси, дама села в машину и
скомандовала:
— На Сретенку в Последний переулок.
Она вышла у дома 6, поднялась на второй этаж.
Оперы уже знали, что она у известного скупщика ювелирки Андрея
Чубукина по кличке Сапфир.
Пробыла у него минут сорок. Вышла, и опять ей «повезло» с
такси.
А сыщики поднялись к Сапфиру.
Тот, поняв все, отпираться не стал, зная, что если Дерковский
обещает, что за чистосердечное дадут по низшему пределу, то так и
будет.
Он выдал вещи, сказал, что заплатил даме деньги и что она
договорилась с кем-то по телефону передать их в три часа в саду
«Аквариум».
Она сидела на скамейке рядом с летним кинотеатром и ела эскимо
в шоколаде.
Ровно в три к ней подошли двое. Дерковский сразу узнал двух
московских уркаганов — Вальку Калмыка и Борьку Писаря.
Они сели на лавочку.
Дерковский подошел и сказал тихо:
— Давайте без беготни, все перекрыто. Поедем на Петровку
добром.
* * *.
С высоты седьмого этажа я гляжу на успокоившийся город. За
домами угадываю переплетение переулков, и мне кажется, что в одном
из них я обязательно поймаю свою птицу удачи…
…Уже нет седьмого этажа. И гостиница покрыта грязными
тряпками, и будет ли она, нам неведомо.
А моя птица удачи все летает в узких переулках Москвы.