Продолжаем публикацию рассказов, любезно предоставленных нам писателем Александром Покровским. Начало см. здесь

***
Я предложил националистам обменяться мнениями. В конце концов, главное услышать партнера.
Я предложил им задавать мне вопросы, на которые я буду отвечать. Согласятся они со мной или нет — это дело вкуса. Свой вкус я никому не навязываю.

Вопрос номер один.
Нет, я не читал талмуда. Там сказано, что евреи богом избранный народ?
Это очень хорошо. К талмуду я отношусь как к литературному памятнику. И к Корану я отношусь точно так же. В Коране тоже много чего сказано о гяурах. И в Библии много о чем говорится и в сказании о Гильгамеше. А множество древних текстов до нас вообще не дошло. Их испепелили.
Представляю, что там было написано.

Вопрос второй.
Ответ на второй вопрос вызвал дружный смех. Я позволил себе заметить, что то, насколько человек является русским, можно установить по его культуре. А еще по языку. Насколько он владеет русским языком. Язык это же сознание. Со-знание — заодно со знанием.
Если внутренний язык человека русский, значит он русский человек.
А как еще определить русскость, скажите на милость? По форме ушей? Нос курносый? Волосы цвета соломы?
Масса белокурых финнов обладают курносым носом. Запишем их в славяне?
Да! Я считаю, что евреи, уехавшие от нас в Израиль, были русскими людьми.
Мозг напрямую связан со словом. Если это слово русское, менталитет будет таким же — увы!
За подтверждением можно обратиться в Институт мозга. Я там уже получил ответ.

Вопрос третий.
Нет! Я не считаю евреев народом-паразитом. Потому что они живут в США и при этом все прочие не мало чем там владеют. Слово паразит предполагает питание соками другого. И паразит не может в одном месте питаться так, как ему и положено, а в другом — переключаться на манну небесную.
Иначе это не паразит.

Вопрос четвертый.
Нам, славянам, навязали еврейского бога? Это вы про Христа, как я понимаю? А какая разница, если Бог един? Евреи считают его еврейским, а христиане христианским, а мусульмане считают его Аллахом. А кто-то верит в Будду. Какая разница? Это же все разночтение одного и того же. И возникли они из-за сложностей перевода. Идея единобожия высказывалась еще Сократом, ребята. За что его и казнили сограждане. Еще до Христа за это дело, а так же за пропаганду любви в мире головорезов, отправляли людей на тот свет.

Вопрос пятый.
Да! Я оптимист. Почему? Потому что все смертны. И эти пройдут, как сказал бы Соломон.
И потом, земля мудрее. Она старше всех. Так что если люди не поторопятся, она не станет дожидаться ратификации Киотского протокола.

Вопрос шестой.
О масонах я думаю, как о больших беднягах — эти ребята хотели управлять миром.
Желание такое было всегда. Просыпалось оно у многих.
Этим миром даже Господь Бог управляется с большим трудом. Так что куда уж им.
И сегодня многие не оставляют такие попытки. Верю.
Иначе б саммиты восьмерки так часто не проводились.
Не могут они миром править. Никак не договорятся, кто из них кто.
Кстати, на купюре в один доллар изображен масонский глаз и написано мировой порядок.
В последнее время он подешевел. Был тридцать, стал — двадцать шесть. А будет — двадцать пять. А Китай его пару раз тряхнет — и будет пятнадцать. А раньше он стоил вообще шесть. И вы полагаете, что мировой порядок может скакать с такой скоростью?

Вопрос шестой.
Да! Я считаю, что царь-батюшка устроил все в Империи Российской так, что тут никто особо не интересовался соседской национальностью. В ней не слышно было ни об узбеках, ни о татарах, потому что все они были подданными Великой Империи. И был закон для всех един. И всюду были поставлены генерал-губернаторы, и духовой оркестр в губернаторских садиках по всей Руси играл одну и ту же музыку, и моя бабушка, армянка, подписывала рождественские открытки по-русски: мадмуазель Бабаханова.
И был имущественный ценз. И азербайджанский феллах в русском варианте назывался крестьянином, и мечтал он о своей земле.
А у Юсупова никто не интересовался разрезом глаз. Все знали, что он богач и опора трона.
Так что национализм — он от бескормицы.

Вопрос седьмой.
Ненависть и ярость не продуктивны. Они могут породить только чудовищ. Минотавров они породят. Не попробовать ли, ради разнообразия, любовь? Говорят, от нее родятся дети.
Кстати, чернокожие африканцы полностью ассимилируют. А детишки от них отличаются завидным здоровьем. Что же касается цвета, то не стоит беспокоиться — к внукам посветлеют.

Вопрос восьмой.
Да! Я считаю, что мир меняется. И меняется он в лучшую сторону.
Меняется и язык.
Русский язык меняется.
Восхитительный русский язык Гоголя, Белинского, Тургенева, Пушкина, Салтыкова-Щедрина остается только в полных собраниях сочинений. Жаль. Мне жаль старинные слова.
Нет уже тех романов, которые писал Лев Николаевич Толстой. Теперь пишутся другие романы.
Беспокоиться об этом не стоит. Язык сам пробьет себе дорогу. Он живой. У него есть руки, ноги, голова, а есть и другие места. С их помощью удаляются экскременты.
Это его, языка, экскременты и они должны идти.
Меняется всё. Меняется облик планеты, технологии, пища, жилища.
Вот только национализм не согласен меняться.
Национализм не согласен с течением времени.
А между тем, даже лозунги меняются, меняются гимны и кличи.
Вот раньше был клич: Гей, славяне! — так он, сегодня, например, звучит ой как сомнительно.
Вдумайтесь: Гей! — а теперь: Славяне!

***

Чиновники отличаются от других людей.
Чем они отличаются? Всем. Всей своей внутренностью.
Мне даже кажется, что есть просто гомо сапиенс, а есть гомо чиновникус.
Тут рассказали одну историю. Рядом с одним небольшим городком в самой середине России растет реликтовый лес. Этот лес — настоящее чудо, охраняемое, до недавнего времени, государством.
Но вот пришло другое время, и местные чиновники решили продать лес на вырубку, а на освобожденной территории построить что-то вроде хранилища может быть даже отходов.
И жители городка встали на дыбы.
Их борьба длилась очень долго, то, утихая, то, разгораясь вновь, но вот в один прекрасный день рядом с опушкой леса появилась дереводробильная техника.
Что-то чиновники сказали людям в тот самый момент, когда они окружили эту чудо технику.
В ту же ночь вся техника сгорела дотла, и тло то было такого свойства, что всем стало ясно — сработали профессионалы.
Поджигателей скоро нашли. Ими оказались те, кто прошел все горячие точки.
Был суд, но жители города ясно дали понять, что если там чего, то и всем станет очень худо.
Народ получил по три года условно, и теперь лес тот никто не трогает.
Вот так в одном маленьком городе сильно пострадало наше чиновничество.
А в Петербурге, на Московском проспекте, рядом со станцией Московские ворота, там, где есть пешеходный переход, кто-то видел такую сцену: весь проспект расчистили для проезда высокого начальства, дорога опустела, а на пешеходном переходе скопилась толпа.
Толпа терпеливо ждала, пока проедут благодетели.
Ждать пришлось долго — почти двадцать минут. Толпа увеличивалась с каждым мгновением.
Наконец, кто-то вступил на проезжую часть, и, как это бывает, толпа хлынула не остановить.
Люди текли и текли через дорогу, но тут подскочила машина автоинспекции. Она направилась прямо в толпу, уперлась в нее, и из опущенного стекла высунулась раскрасневшаяся физиономия блюстителя порядка: Куда поперли, козлы? — сказала та физиономия в сердцах.
Сам ты козел! — послышалось в ответ.
Кто первым ударил кулаком по капоту машины неизвестно, но сейчас же на машину обрушился град ударов. Она сдала назад, и люди прошли.
Вы знаете, иногда достаточно одного только слова, и все различия между гомо сапиенс и гомо чиновникус вырвутся наружу.

***

Эх, Россия! Ты такая большая, или даже огромная, косматая, дикая, что не видишь ты нас совершенно. Маленькие мы.
А вот были бы мы ростом с колесо ветряной мельницы, или, может, с саму мельницу, вот тогда, наверное, было бы нам легче.
А так придавят, и никто не заметит туточки, что придавили человека.
От того и счет здесь идет на тысячи потеряли столько-то тысяч и еще и еще — и никому от этого убытка нет совершенно.
Так что каждый здесь сам себе воин, сам судья, сам глава государства и само государство.
И всюду здесь проложены пути-дорожки, по которым ходить следует. Эти дорожки-гати через болота дремучие. Чуть ступил в сторону — и утянула, уволокла, утащила тебя к себе мгла.
Ты ее стерегись, путник. Стерегись ее, неуемной.
А коль встал ты на свой путь, то ко всему будь готов — сенца-то никто не подстелет.
Крепче держись за что попало, потому что принято так на Руси драться тем, что под руками случится.
Вот и бейся, Господь с тобой!

Про индоевропеизм.

Наконец-то! Наконец-то на том берегу Невы решено построить НАШЕ СИТИ.
Это просто счастье какое-то.
Многие его не понимают, многие, но только не я.
Я его понимаю — это нечто.
То есть, я хочу сказать, что народ-то мы, в общем-то, пока еще индоевропейский.
Просто это наше название никто еще не отменял (не было такого указания: отменяю то, что мы индоевропейский народ), а потому и вехи у нас все именно оттуда из индоевропы, — а это означает, что нас должны все время окружать фаллические символы.
Вот они и начали нас окружать.
А почему?
А потому что они символы плодородия.
Конечно, самого могучего плодородия еще пока никто не наблюдал, но зато уже есть явные признаки его грядущего присутствия.
То бишь, вот-вот и оно — то самое, очень полезное нам всем плодородие может появиться.
Так что мы должны быть готовы — побриты, напомажены и смотреть должны в правильную сторону.
А все потому, что мы должны быть все время готовы к его приходу, чтобы сразу же начать ему аплодировать.
То есть, фаллос величиной много-много сотен метров — это как раз то, что всем нам так не хватало на том берегу Невы.
А то, что он будет все время показывать себя в окна нашей исполнительной власти — это еще один символ, с чем я и поздравляю всех причастных.

***

Люди увлечены экономикой. Каждая страна ищет в ней собственный путь.
Другими словами, все знают, что дважды два четыре, но всем хочется превратить это в шесть.
Вот и Николя Саркози приступил к выполнению своих предвыборных обещаний. Он обещал уменьшить налоговое бремя. Он уменьшит налоги, начисляемые на зарплаты, но увеличит НДС.
Саркози уверен в росте покупательной способности французов.
Может быть, денег у французов в карманах и станет от всего этого больше, но с увеличением НДС увеличится цена любых продуктов.
То есть — французы заплатят за товары больше, а разница поступит в карман государству.
НДС — для тех, кто только вчера родился — это налог на добавленную стоимость.
Называется он так, а по сути это налог с оборота.
Это самый главный и самый страшный для развивающейся промышленности налог.
Он гасит любой оборот.
В принципе введение НДС — это введение двойного налогообложения, ведь во всех странах уже есть налог с прибыли, а тут эту прибыль еще раз облагают налогом.
Любители экономики мне могут возразить: это возвратный налог, часть его возвращается.
Возвращается, но не сразу. Порой — через несколько месяцев. То есть, все это время вы устраиваете государству беспроцентный кредит. Вы ссужаете его деньгами, которые оно не очень торопится вам вернуть.
Чем сложнее продукция, поставляемая на рынок, тем больший процент НДС в ней сидит, и тем больше денег предоставлено государству в пользование. Если взять космический корабль, то за его производство НДС заплатили все, начиная с руды, а вернуть НДС полностью можно только после запуска ракеты на орбиту. Чувствуете, каков срок ссуды?
И потом, попробуйте предъявить его к оплате хотя бы в нашей стране — на вас немедленно свалится проверка по правильности начисления и оплаты НДС.
Вы будете месяцами принимать у себя налоговую инспекцию — вот это будет жизнь!
А уж найти нарушения в работе нашей бухгалтерии нашей же налоговой инспекцией ничего не стоит.
Вот и подумайте сначала: стоит ли.
Мелкие предприятия могут работать и без НДС, но тогда с ними очень неохотно будут работать те магазины, которые платят НДС, потому что полный НДС, в конце всех концов, платит покупатель, и в этой цепи он должен быть самым последним. То есть, любое увеличение НДС — удар по покупателю.
Мне могут сказать, что НДС для предприятий налог не страшный, при условии ритмичной работы самого предприятия. То есть, когда все происходит во время: товар, деньги, товар, опять деньги. Ну, где ж вы видели у нас ритмичную работу? У нас то пусто, то густо.
Некоторые скажут, что начал я с Саркози, а перешел на нас.
Я перешел для наглядности. В сущности, разницы нет — что мы, что французы.
Начал я с экономики. Прочтите еще раз фразу, прозвучавшую в самом начале: все знают, что дважды два четыре, но всем хочется превратить это в шесть.
Так вот, превратить четыре в шесть удается только государству и только тихо.
Через НДС.

***

Неугасаемый жар потомственной гордости за наше Отечество — вот что вызвало к жизни нижние строки.
Ах, какой у нас Невский проспект! Ах!
Всё ли на нем блестит?
На нем блестит почти всё.
Вот только дам в роскошных одеяниях вы на нем не увидите, и праздным гулянием тут давно не пахнет.
И свежими булочками он не благоухает в утренние часы.
И по утрам плотные содержатели всевозможных магазинов не пьют свой кофий, поглядывая на него сквозь стекла окон.
Нет уже тех содержателей, как нет и тех магазинов.
И гувернанток всех наций с чадами, что делали на него когда-то набег ровно в двенадцать часов по полудню, тоже теперь днем с огнем не отыщешь.
И никто не прохаживает неторопливо, держа под ручку чувствительнейших подруг.
Все куда-то бегут с лицами, вызывающими в памяти морды лошадей командарма Буденного.
Невский проспект нынче запружен автомобилями. Они ревут и несутся куда-то, от светофора к светофору по асфальту, более всего напоминающему то ли застывшие балтийские волны, то ли стиральную доску.
И если не идет дождь, то чад, смрад и пыль столбом.
На Невском проспекте особенная, очень въедливая пыль. От нее страдают глаза и першит в горле, но более всего ее нападение ощутимо в те дни, когда тротуары посыпали ядовитой солью в надежде на скорый снег, а он не выпал, но зато ударил мороз, который подсушил эту соль; а потом люди своими ногами равномерно разнесли ее по всей поверхности, а потом и ветром — этим самым усердным питерским дворником — это добро взметнулось к чертовой матери ввысь, чтобы пропитать потом всё человеческое существование.
На Невском проспекте теперь что-то рушится или что-то возводится, прикрываемое до времени рекламными щитами, обещающими и дальше лелеять не нами воздвигнутую красоту.
Сохраниться ли Невский проспект?
Будет ли он, хотя бы когда-то, в невообразимом далеко, свидетельством сытости и довольства?
Будет ли так, что только заглянул ты во двор, чуть только вглубь от этой дивной артерии, и сейчас же увидел там премиленький дворик с крыльцами-перильцами, с клумбами и витражами, и захотелось тебе немедленно пройти все дальше и дальше, все глубже и глубже, в другой, следующий двор, только ради того, чтобы отметить непохожесть его на двор предыдущий; и наполнился ты от всего этого очарования жизнью и нежными воздыханиями, на манер тех, что хорошо было бы перекрыть сверху дворы-колодцы стеклянными крышами, и сделать их, таким образом, сухими и уютными, а на крышах расположить специальные зеркала, что, уловив солнечных свет, немедленно отправляют его в самые темные уголки?
Будет ли так?
А кто его знает. Бог даст

***

Нет-нет-нет, это не армия.
Армия, в которой есть дедовщина, не может считаться армией.
Там нет устава, а где нет устава, там есть зона. Это законы зоны.
Появились они в нашей армии с 70-х годах прошлого века, когда стали призывать зэков. Тех, кто успел отсидеть в тюрьме в свои восемнадцать лет, стали призывать в стройбат.
И стройбат стремительно превратился в отделение тюряги.
Если такое случается, значит, офицеров там нет. Или они понятия не имеют о том, что такое армия. Офицеры там старшие зэки. Причем, это относится и к лейтенантам и к полковникам, и особенно это относится к генералам.
Если есть дедовщина, значит, генералы не заняты службой, а когда генералы не заняты службой, они лиходействуют. По-другому не бывает. Если главный волкодав ворует кур, вся стая будет воровать кур.
На подводных лодках в мои времена случаи дедовщины (у нас ее называли годковщиной) были редкостью. Там, где есть конкретная боевая задача, все заняты именно ею боевой задачей.
И ею заняты все — от командира до рассыльного.
А поскольку все видят, что командир служит так, что он сознание может потерять от перенапряжения, то это служение заражает. Весь экипаж делает дело. Целый день — тяжелая, изнуряющая работа.
Упал в койку — счастье.
И еще на лодках жизнь всего экипажа зависит, порой, от действий одного только матроса.
Так что к людям отношение бережное. У нас офицер всегда бросится спасать матроса.
На лодках устав тоже несколько ослаблен, но там он ослаблен именно из-за жуткого перенапряжения. Офицеры называют друг друга по имени-отчеству. Например, я обращался к старпому: Анатолий Иванович! — а он мне говорил: Александр Михайлович! — это в обычной жизни. Если же старпом назвал тебя по должности, например, он сказал: Начхим! — это означало, что далее пойдет речь о моем заведовании. Если он сказал мне: Товарищ капитан третьего ранга! — значит, он мной не доволен, и сейчас лучше отвечать ему: Есть! Товарищ капитан второго ранга!
После разноса мой старпом обычно тут же смягчался и говорил уже буднично: Александр Михайлович, это надо сделать в кратчайшие сроки. Верю, что у вас это получится, — конечно, после этого я сворачивал горы.
То есть, устав сидел в нас очень глубоко и в любую минуту он появлялся на поверхности.
А начиналось всё с училища. Как это ни странно, но устав в училище был делом священным. Командиры не ругались матом. Наш начальник факультета, например, не ругался. Исключения были, конечно. Ругался только начальник факультета штурманов Вася Смертин, но это все знали, и это вызывало смех.
Между равными мат был, но в отношении начальник-подчиненный никогда, дурной тон.
В запрете была ругань, не то, что рукоприкладство.
И это передавалось из поколения в поколение.
Я сам был командиром на младшем курсе. Тогда старшинами на первый курс назначали курсантов с третьего и четвертого курса. Я был командиром отделения, а потом и заместителем командира взвода.
Управляли мы только голосом и только по уставу.
Лишь однажды я поднял руку на подчиненного. В ответ на мое приказание, он сказал какую-то грубость. Я схватил его за грудки, приподнял, и прижал к стенке.
Потом я его отпустил, пришел к командиру роты и сказал, что я не могу быть младшим командиром, потому что я только что ударил подчиненного. Он меня выслушал и сказал, что я прав.
Через мгновение я был снят с должности.
Так что сейчас это не армия. Это что-то другое.

***

Есть органы, которые меня непременно записывают.
Так что утром, взяв в руки трубку телефона, я всегда начала здороваюсь: Здравствуйте, ребята!
Иногда после этих слов, я слышу какой-то скрежет в трубке, а потом и щелчок значит, ребята срочно отключились — маскируются, бедняги; а поскольку телефонные сети у нас в районе очень старые, то и слышно почти всё — и охи их и вздохи.
Так что перед разговором с кем-то я всегда предупреждаю, что ребята начеку, что бдят.
Они ко мне три дня подключались. Я всё звонил на станцию и спрашивал: а чего это у меня телефон не работает, а мне говорили, что ремонт на линии, причем, у всех соседей телефон работал и ремонт, видимо, был только у меня на линии.
А и правда, чего им слушать моих соседей, если там ничего интересного все равно не выслушаешь, а меня — интересно слушать, вдруг мне Маргарит Тетчер позвонит?
И потом, я же все время даю интервью. Я всем подряд даю интервью, причем, на любую тему.
Звонят и спрашивают: Как вы относитесь к тому-то и тому-то? — на что я отвечаю, что замечательно отношусь, отлично отношусь, а еще я прекрасно, превосходно отношусь. Я так отношусь, что вот это мое отношение давно уже существует независимо от меня самого, и его — это мое отношение — можно уже в кунсткамере, в какой-нибудь банке на отдельной полке выставлять.
А они всё думают, что это я шучу, а я не шучу, я действительно здорово ко всему отношусь, потому что люблю на этой земле любую тварь дрожащую, даже если она временно превращена в какого-нибудь большого чиновника. Он-то не знает, что раньше он был, например, хорьком, а до этого лягушкой, а я-то знаю, потому и люблю.
Я, к слову, все время смотрю программы про животных, потому что иногда, среди змей и гадюк, там можно разглядеть какого-нибудь нашего будущего министра.
Не будем говорить какого, потому что могут обидеться все остальные министры на такое мое к ним пренебрежение.
Не будем.
Скажем только, что многие, ой, как многие, в недалеком прошлом вышли их этого восхитительного мира ползающих и членистоногих. Кстати, многие из них как вышли, так и войдут в него назад, потому что не до конца проползли то, что должны проползти. Их превратили, конечно, в нечто человекоподобное, но суть-то осталась. Так что доползут все равно.
А еще меня любят спрашивать: Правильно ли мы идем? — на что я отвечаю, что правильно, и в этом момент все начинают сразу сомневаться не только в выбранном пути, но в скорости перемещения.
Все думают, несчастные, что же я имел в виду и в прошлый раз и сейчас, потому что я каждый раз имею в виду что-нибудь новенькое.
Вот так и обстоят дела у нас в Поднебесной.